Иностранная пресса о России и не только

Хотя прошло более трех десятков лет с зимы 1974 года, когда в тогдашнем Советском Союзе начали распространяться непереплетенные, машинописные самиздатовские экземпляры "Архипелага ГУЛАГ" Александра Солженицына, чувства, которые вызывали эти тексты, живы и сегодня. Обычно читателям давали всего одни сутки на то, чтобы одолеть толстенную рукопись - самую первую историческую работу о советской сети концлагерей - и немедленно передать ее следующему. Это означало, что читатель на весь день и всю ночь погружался с головой в повествование Солженицына, то по-ораторски лаконичное, то негодующее. Как правило, это был незабываемый опыт.

Люди из этого первого поколения читателей помнят, кто именно дал им книгу, кто еще о ней знал и кому они ее передали. Они помнят сюжеты, подействовавшие на них всего сильнее: истории о маленьких детях в лагерях, или о стукачах, или об охранниках. Они помнят, как выглядела книга: расплывчатый текст, размноженный на мимеографе, обтрепанные уголки страниц, тусклый свет лампы, горящей поздно ночью, - и с кем ее обсуждали.

Одной из причин столь мощной реакции советских читателей Солженицына было то обстоятельство, что писатель, скончавшийся в это воскресенье в возрасте 89 лет, был одновременно крупной знаменитостью и строго-табуированной фигурой. Двенадцатью годами ранее советский режим благодушно разрешил ему опубликовать в официальной прессе первое художественное произведение о сталинских концлагерях - "Один день Ивана Денисовича". Эта публикация стала и последней: повесть, которую тогдашние лидеры нашли слишком честной, стала сенсацией и вскоре была запрещена вместе со своим автором, а его последующие произведения "издавались" нелегально либо за границей.

Но это было уже не важно: даже высылка Солженицына из России в 1974 году лишь умножила его скандальную славу, а также влияние "Архипелага ГУЛАГ". Хотя книга, как сообщал сам автор, была основана на сообщениях, воспоминаниях и письмах 227 очевидцев, она не всецело являлась историческим исследованием - Солженицын, по очевидным причинам, не имел доступа к архивам, которые на тот момент были засекречены - так она представляла собой скорее интерпретацию исторических фактов. Отчасти полемическая, отчасти автобиографическая, сочетающая эмоциональность с категоричностью, книга стремилась доказать, что, вопреки распространенному мнению, массовые аресты и концлагеря были не преходящим явлением, а неотъемлемой частью советского строя - причем с самого начала его существования.

Не все из сообщенного Солженицыным было новостью: авторитетные свидетели говорили о росте ГУЛАГа и распространении волны террора еще со времен революции в России. Но созданное Солженицыным превосходило по дотошности, масштабности и детальности все предыдущие работы. От его повествования нельзя было отмахнуться, назвав его опытом одного-единственного человека. Его не мог игнорировать никто, кто имел связи с СССР на дипломатическом или культурном уровне. Для некоторых течений европейских левых эта книга выглядела столь угрожающе, что сам Жан-Поль Сартр назвал Солженицына "опасным элементом". Ее издание определенно внесло свой вклад в признание "прав человека" легитимным элементом международного диалога и внешней политики.

Позднее Солженицын несколько утратил свой вес, в том числе с помощью советской пропаганды, которая изображала его взбалмошным экстремистом, но и оттого, что не принял либеральную демократию. Запад ему никогда по-настоящему не нравился. Солженицын так и не проникся симпатией к свободному рынку и массовой культуре. Когда в 1991 году СССР наконец развалился, Солженицын вернулся в Россию, где его вначале шумно приветствовали, а потом забыли. В России, которая больше не заинтересована в пристальном изучении своей истории, он начал казаться старомодным - голосом ничего не значащего прошлого. Даже его националистические взгляды, вопреки нынешней популярности этого течения, содержали в себе нечто замшелое и старомодное: его концепция более одухотворенного общества, России как альтернативы западному вещизму, не особенно привлекает сегодняшнюю российскую элиту: суперцелеустремленную, сверхбогатую, опирающуюся на нефтяные прибыли. Тот факт, что он, по-видимому, поддерживал экс-президента Владимира Путина, казался скорее стариковской причудой, чем серьезным изменением позиции.

Однако в первые дни после его смерти становится заметным не то, каким человеком был Солженицын, а то, что он написал. В мире, где новости распространяются мгновенно, а фотографии перемещаются по всему миру так же быстро, как делаются, легко забыть, насколько до сих пор могущественно написанное слово. А Солженицын, в конечном итоге, был писатель: человек, который собирал факты, просеивал их, сверял с собственным опытом и выстраивал в абзацы и главы. Это не его личность, а его язык заставлял людей глубже задумываться об их собственных ценностях, аксиомах, обществе. На историю влияли не выступления Солженицына по телевизору, а его слова.

Его рукописи читались и обдумывались в молчании, и мысли, которые он вкладывал в свои тексты, заставляли читателей, в свою очередь, мыслить. В конечном итоге книги Солженицына сыграли важную роль не благодаря его известности или скандальной славе, но потому, что в его произведениях узнавали себя миллионы советских граждан: они читали его книги, так как заранее знали об их правдивости.