Нам всем придется пересмотреть наши представления о России. Но некоторым из нас это дается сложнее, чем другим. В пору моего отрочества - на рубеже 1960-1970-х годов - Советский Союз уже начал походить на Оттоманскую империю в пору ее окончательного упадка; лицом советского коммунистического режима был Леонид Брежнев - обвисшие щеки, надбровные дуги, очки с толстыми стеклами в квадратной оправе.

Чего было бояться со стороны этого жалкого великана? В моем тепличном мире леваков, представителей антивоенного движения, социал-демократов антикоммунизм казался почти такой же нелепостью, как коммунизм. Призыв Джона Кеннеди в 1961 году "взвалить на себя любое бремя" в схватке двух систем мироустройства был для нас таким же далеким прошлым, как сектантские дебаты 1930-х годов между троцкистами, шахтманистами и др.

Мы, в отличие от старшего поколения "либералов холодной войны", были антиантикоммунистами. Страх перед распространением коммунизма привел нас во Вьетнам и служил рациональным объяснением американской помощи правым диктаторам по всему "третьему миру". Мы считали этот страх намного более опасным фактором на мировой арене, чем боязнь нашей страны перед советской и китайской экспансией.

"Война с коммунизмом закончена", - заявил в 1972 Джордж Макговерн, наш трибун. Спустя несколько лет намного более центристский деятель, президент Джимми Картер, выразил сожаление по поводу "неумеренного страха перед коммунизмом", который, по его словам, превалировал в общественных дискуссиях о внешней политике. (После советского вторжения в Афганистан в 1979 году это замечание перестало казаться столь уж мудрым).

Конечно, СССР продолжал держать в тисках свою собственную широкую империю: в 1968 году он ввел в Чехословакию танки; кроме того, он подливал масла в огонь повстанческих движений по всей Африке и Азии. Однако Россия после вычета всей ее идеологической притягательности и значительной доли ее опасности просто не казалась мне очень важным элементом мира или, как минимум, достаточно интересным. В книге 1969 года "Новая внешняя политика США", которую я прочел спустя несколько лет уже студентом, Ганс Моргентау характеризовал СССР как консервативную, склонную обороняться, а не наступать державу, которая руководствуется скорее традиционными национальными интересами, чем идеологией, и более всего заботится о том, чтобы избежать ядерной войны с США. Казалось, что, несмотря на все его пустые угрозы, СССР было легко сдержать.

Собственно, Россию действительно успешно сдерживали; то была эпоха встреч в верхах, разрядки и договоров о контроле вооружений. Новое поколение твердолобых, которых вскоре начали именовать "неоконсерваторами", - их точку зрения отстаивал Рональд Рейган, - осуждало это сближение, называя его наивным; но их мрачный взгляд на Россию, как нам казалось, не вязался с реальностью.

Когда нынешним летом я побывал в Грузии, то мне показалось, что я провалился в прошлое. В Тбилиси все толковали о России точно так же, как американцы, например, в 1962 году - в год Карибского кризиса. Александр Рондели, президент Грузинского фонда стратегических и международных исследований, сказал мне: "Разумеется, русские говорят о глобализации. Но за этими разговорами стоит абсолютно черно-белое мировоззрение: вот наше, вот "ихнее". Во всяком они видят либо врага, либо вассала". Россия была страной "бандитов": ненасытных, расчетливых хищников. "Причем они держатся цинично: знают, что за нас никто не вступится".

Все это казалось преувеличением и, пожалуй, паранойей - кошмарными предсказаниями неоконсерваторов, только на Кавказе. Но грузины прожили под пятой России без малого два столетия. А через месяц Россия ввела танки в Грузию, и мировоззрение Рондели перестало казаться столь уж надуманным. Разумеется, грузинская сторона спровоцировала реакцию, обрушившись на Южную Осетию - сепаратистскую область на российско-грузинской границе. Но когда российская армия не только вытеснила грузин из Южной Осетии, но и пошла дальше вглубь Грузии, оккупировала крупные города и разрушила инфраструктуру, безопасность осетин начала казаться всего лишь предлогом. Премьер-министр России Владимир Путин, по-видимому, решил преподать Грузии и ее открыто прозападному президенту Михаилу Саакашвили урок, который они забудут нескоро.

Но в чем состоит этот урок? Вот вопрос, на который следует ответить Западу.

Российский президент Дмитрий Медведев на прошлой неделе сказал, что у России, как и у других стран, "есть регионы, в которых находятся привилегированные интересы", добавив, что Россия поддерживает дружественные отношения со странами в своей сфере влияния. Гипотетически под этим подразумевалось скорее утверждение своего права, чем констатация факта. Москва в хороших отношениях с Арменией и Белоруссией, которые держатся с уместным подобострастием, зато в весьма натянутых - с Украиной и Грузией, открыто вступивших в союз с Западом. Возможно, президент Медведев пытался облечь в деликатную форму идею, что Россия может иметь на своих границах только врагов или вассалов.

Очевидно, эта Россия совершенно иная - допустим, она еще похожа на ту, в присутствии которой я вырос, - страну, которую можно сдержать, но радикально отличается о новорожденной демократии 1990-х годов, которая жаждала стать частью Запада. Многие американские официальные лица и аналитики осудили нарушение Россией территориальной целостности Грузии в таких же выражениях, как и грузины. На прошлой неделе вице-президент Чейни, выступая в Тбилиси, сказал грузинам, что они стали жертвами "незаконной, односторонней попытки изменить границы вашей страны силой".

Но к государствам-изгоям Россию причисляют не только бойцы холодной войны типа Чейни. Ричард Холбрук и Рональд Асмус, бывшие сотрудники администрации Клинтона, сравнили нападение России на Грузию с маршем Гитлера на Чехословакию, который небрежно оправдывали гипотетической необходимостью защитить этнических немцев. Впервые за 30 лет без малого - как минимум, со времен вторжения в Афганистан - Россию стали воспринимать как угрозу мировому порядку.

Однако это мнение, при всей его широкой распространенности, не является всеобщим. Некоторые ученые и дипломаты полагают, что Россией руководила не ее давнишняя тяга к территориальной экспансии или желание покончить с унижениями и сокращением своего влияния в последние годы: она просто среагировала на череду нестерпимых провокаций. Предполагается, что это мы, а не они нарушили статус-кво.

"Односторонняя политика США на Балканах, - написал Флинт Леверетт, еще один экс-дипломат времен Клинтона, - наряду с планируемым размещением системы ПРО в Восточной Европы и поддержкой "цветных революций" в бывших республиках СССР являли собой попирание четко очерченных пределов допустимого, которые установила Россия". Думаю, в былые времена я разделял бы это мнение, хотя, наверно, не ставил бы поддержку демократий на одну доску с размещением ракет.

Эти две версии основаны на очень несхожих между собой интерпретациях характера России в путинскую эпоху: то ли это экспансионистская, воинственная держава с неутолимыми амбициями, то ли "нормальное" государство, которое стремится восстановить свое влияние и контроль над регионом близ своих границ, соизмеримые с ее растущим богатством и мощью.

В первом случае Россия не имела права требовать признания за ней "сферы влияния". Вторгаться на территорию соседней страны, которая не представляет угрозы для тебя или других, - это, как выразился президент Буш, "в ХХI веке неприемлемо".

Во втором случае - если Россия, напротив, фактически требовала то, что ей положено, то морализаторская реакция неуместна (что бы не сказать "лицемерна"), и Америке следует признать законность обеспокоенности России. Фрэнсис Фукуяма изложил этот подход с некоторыми вариациями, утверждая, что "смещение глобальной расстановки сил в неблагоприятную сторону" означает: США больше не имеют возможности навязывать свою волю даже в самых благородных целях.

Ваше мнение о характере и законности амбиций России преимущественно предопределяет, за какие ответные меры вы ратуете. Леверетт утверждает, что "американская поддержка сомнительного "демократического" движения в Грузии или в других страдающих от межнациональных раздоров, нестабильных постсоветских государствах не так важна для интересов Запада, как сотрудничество с Россией в области важнейших для нашего времени проблем в сферах энергетики, экономики и международной безопасности". Леверетт и Фукуяма, будь их воля, разбили бы надежды Грузии и Украины на вступление в НАТО; в более широком плане они предпочли бы сузить масштабы политики США, приводя их в соответствие с нашими более скромными возможностями.

Но если все иначе и путинская Россия взялась добиваться региональной гегемонии - если не путем завоеваний, то посредством запугивания и экономического шантажа - тогда наша политика должна отвечать на вопрос: "Как может Запад помешать устремлениям России?" Чейни пообещал грузинской стороне 1 млрд долларов на восстановление страны и поклялся удвоить усилия США в поддержку вступления Грузии в НАТО - для России это абсолютный предел дозволенного.

Однако судьба Грузии находится не в руках президента Буша, а в руках его преемника. Джон Маккейн, давний друг Грузии и президента Саакашвили, пригрозил "тяжелыми, долговременными последствиями" для американо-российских отношений, а также предложил предоставить Украине и Грузии гарантии безопасности, в том числе членские билеты НАТО. Барак Обама, по своей натуре менее склонный к карательным мерам, также заявил, что "нам следует пересмотреть все аспекты отношений с Россией", хотя по вопросу о НАТО он и ряд ведущих политиков-демократов высказываются более осторожно.

Конечно, политику Америки будет предопределять не только наше мнение о России. Наши европейские союзники, в особенности Германия и Франция, более нас зависимы от российских энергоносителей и торговых связей, а российская агрессия представляет для них куда более непосредственную опасность. Европейские официальные лица в целом не менее шокированы поведением России, чем Вашингтон; но большинство проводит менее конфликтную линию. 30 лет тому назад географическая близость сделала антикоммунизм недоступной роскошью для Европы; возможно, та же закономерность распространяется и на антироссийскую позицию сегодня.

Однако в Америке, где у нас такая роскошь есть, схватка между Россией и Грузией кажется почти что сошедшей со страниц Мильтона. Даже некоторые бывшие борцы за мир - шестидесятники ловят себя на том, что выражаются языком неоконсерваторов, а те, несомненно, заявят, что борцы за мир наконец-то прозрели. Впрочем, возможно и другое объяснение: что ослабшая, способная лишь защищаться империя совершенно не чета государству, которое осмелело благодаря своему колоссальному богатству и кипит от обиды на былые унижения. Эту Россию, по-видимому, сдержать не так-то просто.