Иностранная пресса о России и не только

Анджелина Джоли говорит об известности, беженцах и своей жизни в Новом Орлеане. Интервью

Анджелина Джоли начала путешествовать в качестве посла доброй воли ООН шесть лет назад. Она побывала у жертв насилия в Африке, Пакистане и Камбодже, сначала как наблюдатель в составе большой группы, а потом используя свою славу, чтобы привлечь внимание к положению беспомощных людей. Кинозвезда говорила с корреспондентом Newsweek Кристофером Дики о своей недавней поездке в Чад, в лагерь, где живут беженцы из Дарфура, о своей реакции на критические высказывания по поводу "туризма знаменитостей" и о том, почему им с Брэдом Питтом нравится их новый дом в Новом Орлеане.

- Каким был первый мотив вашей работы в ООН, поездок такого рода?

- Я начала ездить около семи лет назад, с фильмом. Я ездила в такие места, как Камбоджа, слышала о множестве беженцев в Таиланде, слышала о пехотных минах, слышала об истории. Я помню, как однажды сидела два дня подряд и читала все это, как одержимая. Я читала о комитете ООН по делам беженцев и поняла, что эта структура, о которой я ничего не знаю, заботится о 20 млн человек. И я помню ощущение, что я не могла понять, как это я не знала этого всю жизнь.

- Когда вам пришло в голову, что вы можете что-то сделать напрямую? К вам кто-то обратился?

- Я обратилась к ним. Я думаю, они решили, что я ненормальная.

- Когда это было?

- Шесть лет назад. Я очень нервничала, когда обратилась в ООН в тот раз. В Голливуде меня считали бунтовщицей. В то время я была еще немножко непослушным ребенком. Так что сначала я поехала в Вашингтон (в офис комиссии по делам беженцев), села там с кем-то и сказала: "Понимаете, я знаю, что вы меня не знаете. Может быть, вы разное обо мне слышали. Я не хочу привлекать к вашей структуре негативное внимание. Если вы не можете мне помочь, я пущу в ход деньги".

Следующие полтора года я ездила в два лагеря в Африке, а потом в Пакистан и Камбоджу. Без камер, без прессы, у меня была возможность получить это огромное образование, прежде чем я вообще заговорила. Я преобразилась таким чудесным образом.

- Но теперь за вами следуют фотографы.

- Мне понадобилось некоторое время, чтобы на это согласиться. Пожалуй, я видела, что фотография очень часто появляется раньше знания и сути, и я, конечно, не хотела, чтобы так было со мной и с организацией. К тому же я действительно стеснялась. Я стеснялась, что сижу на полу и разговариваю с женщиной, а камера делает снимки, потому что мне казалось, что это умаляет наш разговор. Но меня изменили лица людей, которых я видела. Я не в состоянии это описать - эти лица, это место и этих людей. И я подумала, что просто пусть люди сами говорят через камеру. И если я смогу как-то вовлечь вас, потому что мы знакомы, прекрасно. Потому что я знаю, что в конце концов вы смотрите не на меня, а на них.

- Я думаю, справедливо будет сказать, что люди начинают смотреть на вас, Анджелина.

- До тех пор пока в конце смотрят на них, это имеет смысл.

- Вас тревожат люди, которые называют это туризмом знаменитостей?

- Я не знаю, провел ли кто-то из тех, кто так говорит, последние шесть лет своей жизни, объехав больше 30 лагерей и реально потратив время на этих людей. Я не могу обращать на это внимание. Я уверена, что в результате большое количество критики убьет у большого количества людей желание заниматься этой работой.

Если кто-то напрямую выскажет критику, касающуюся моего мнения по этому вопросу, если кто-то напрямую выскажет критику насчет моего имиджа, потому что считает, что он кому-то вредит, я над этим задумаюсь. Но есть много людей, у которых просто возникает рефлекторная реакция, они просто не хотят соединять артистов с внешней политикой. Что ж, я понимаю. Уловила. Я знаю, откуда вы. Каждому свое. Знаете, меня больше смущало, когда я вошла в первый лагерь, что другие сотрудники не хотят, чтобы я там была.

- Вы боялись, что будете путаться под ногами.

- Да. Именно поэтому я не привезла прессу, именно поэтому держалась на заднем плане. Именно поэтому я просто помогала грузить вещи. И если бы я чувствовала, что путаюсь под ногами, я бы этого не делала. Потому что меня действительно волнует мнение работников гуманитарной службы, меня волнует мнение беженцев. Но меня гораздо меньше волнует мнение человека, который никогда там не был, но имеет точку зрения по поводу знаменитости.

- С вами по-прежнему ездит так мало людей? Мне не верится, что вы никого с собой не берете.

- Не беру никого. Я езжу одна, на коммерческом самолете, а потом иду с рюкзаком.

- Вы по-прежнему это делаете?

- Да, я только что это сделала, во время последней поездки. Фотографа я встретила там.

- В лагере?

- Нет, в аэропорту. Мы даже не знали, что летим одним самолетом. Мы приземлились около полуночи и встали в 5 утра, чтобы попасть на самолет Всемирной продовольственной программы (летевший в город недалеко от лагеря).

- Когда вы добрались туда, что говорили люди об этой ситуации? Есть несколько фотографий с мальчиком, привязанным к палаточному шесту, есть фотография с группой женщин у палаток, и у одной женщины скованы лодыжки.

- В первый раз, когда я увидела это в лагере, я пережила шок. Это люди, травмированные бомбардировками (суданских правительственных войск в деревнях Дарфура) и войной. У старой женщины могло быть слабоумие и раньше. Реальность в том, что там один-два сотрудника гуманитарной службы на 2 тыс. беженцев. Так же обстоит дело с врачами, с психологами. Главная потребность там - это просто обеспечить безопасность этих людей. Поставить палатки во время песчаных бурь, попробовать распределить продукты, обеспечить элементарные потребности в медицинском обслуживании. Закованная женщина начала избивать свою дочь всем, что попадалось под руку. Она все время слышала голоса людей, кричавших на нее. Она постоянно чувствует, что на нее нападают. Я не психолог, я не понимаю все подробности. Но когда я все же попробовала поговорить с ней, она показалась довольно разумной. А потом она начала агрессивно говорить мне, чтобы я велела им перестать сажать на нее змей. И людям - чтобы они перестали на нее кричать. И бомбам - чтобы они перестали падать.

- А мальчик?

- Это был обычный трехлетний мальчик (сейчас ему семь лет), который пропал на 48 часов после того, как его деревню бомбили. Не могу вообразить, что он видел. Конечно, он видел смерть. И когда его нашли, он был в таком состоянии...

Первой реакцией было желание развязать веревку. Но у его матери еще четверо детей, а она одна. У него были психологи, но если оставить его в покое, он либо исчезнет, либо будет бить сам себя. Я говорила с ним около получаса и просто смотрела на него, прежде чем он до меня дотронулся, это был маленький мальчик, открытый к доброму голосу. Это нормальная жизнь детей там, но у него был испуганный вид. Он нервно реагирует на прикосновения. Просто чувствуешь эту потребность в безопасности. Мать, к сожалению, не может работать из-за других детей и не может весь день сидеть с ним обнимать его, что, наверное, было бы на пользу. Но что ему нужно, так это, наверное, серьезная психотерапия. Там много таких детей, как он. Много жертв войны. Это целый мир, которым обычно не занимаются, потому что надо сосредоточиться на насущных нуждах выживания. Много других жертв такого рода войны, какая была в Дарфуре.

- Вы приходите в отчаяние?

- Конечно, время от времени. Первые два года я просто все время плакала, как женщина.

- Как любой человек.

- Да, как любой человек, спасибо. Я действительно не могла говорить о ситуации без эмоций. Я прошла через период полной безнадежности. Просто чувствовала, что все это такое огромное, что я не смогу это исправить. Потом я пережила период гнева из-за того, что умные, ясно выражающие свои мысли люди у власти не могут быстро и четко ответить на эти вопросы, определить способы вмешательства. Все это просто идет, как идет. Примерно год назад у меня было много книг по международному праву, я пыталась изучить то, что происходит, просто из любопытства, понять, какова же более общая картина. Я не хочу все время возвращаться в лагеря, пять раз в разное время, в течение следующих 30 лет моей жизни, к ситуациям, у которых нет решения.

- Люди посмотрят на ваши фотографии в Чаде и спросят: "Что я могу сделать?" Что им делать?

- Есть большие НПО вроде SOS (австрийская SOS Kinderdorp), большие НПО в ООН и под ее эгидой, куда можно послать помощь. Американцам важно знать, что многие люди считают - я, конечно, так считаю, - что их голос и их интерес мотивируют наше правительство. Думаю, что американцы обратили внимание на Дарфур, удивительно, какое множество людей это волнует, трогает, которые эмоционально относятся к тому, что видят, когда к проблеме привлекли их внимание.

- Где вы появитесь дальше?

- Я хочу вернуться в Камбоджу. Я хотела бы понять и увидеть то, что я могу узнать о происходящем в Бирме.

- Сейчас вы живете в Новом Орлеане. Вам нравится город или вы хотели привлечь внимание и к Новому Орлеану?

- И то и другое. Брэд снимает там фильм, и мы проведем там месяц. Мы поняли, что это место нам нравится, нам нравятся люди. Мне нравятся школы для детей. Они очень разные. Мне нравятся другие родители. Мне с ними очень комфортно. Мы рады, что наши дети здесь. Брэд работает над восстановлением (города после разрушительного урагана "Катрина". - Прим. ред.). Но для меня как для матери важны другие родители, дети и школы. Я начинаю работать над здешним образованием и школьной системой. Сделать надо очень много.