Иностранная пресса о России и не только

Что должно было произойти, чтобы юноша-маоист, с радостью приветствовавший молодежный бунт мая 1968 года, 40 лет спустя поддержал на президентских выборах во Франции кандидатуру лидера правых? Андрэ Глюксман (Булонь, 1937) объясняет это так: "Я поддержал Саркози, потому что я левый".

Недавно опубликованный испанский перевод автобиографической работы Глюксмана "Гнев ребенка" (Une rage d'enfant, издательство Taurus) приглашает нас окунуться в семейные воспоминания, философские и политические поиски мыслителя-диссидента, отстаивающего свое право не быть как все. В интервью, данном на прошлой неделе в Мадриде, он вспоминает некоторые моменты 70 лет своей жизни и творческой деятельности.

- Конец Второй мировой. "После окончания войны взрослые хотели перевернуть страницу, забыть то, что было. Но 7-летнему ребенку нельзя сказать, что пережитое им не в счет, так как надо забыть страх. Я восстал против такого забвения и стал, таким образом, рупором всех детей мира, отказывавшихся вычеркнуть из памяти пережитые ужасы. Я помню лица победителей - Де Голля, Рузвельта, Черчилля, Сталина, Чан Кай-ши: взрослые были уверены, что все придут к согласию и вернутся мирные времена".

- Экзистенциалисты. "Только одна-единственная группа интеллектуалов, среди которых были Сартр, Мерло-Понти и Раймон Арон, демонстрировала большую ясность ума и не разделяла такую оптимистическую ослепленность. Они смогли понять, что раны, вскрытые Освенцимом и Хиросимой, будет не так легко залечить. Я считаю, что этот момент ясности очень важен, что он стал настоящей мировоззренческой революцией второй половины XX века. Спустя некоторое время, с началом холодной войны, многие интеллектуалы предпочли приобщиться к оптимистическим утопиям".

- Восстание в Будапеште. "Я был ребенком, евреем, иностранцем, свидетелем борьбы Сопротивления, поэтому я знал, что левые могут ошибаться, что коммунисты могут ошибаться. Несмотря на все это, я, как и все в то время, был манихеем и верил, что между добром и злом есть четкое различие. Однако вскоре я понял, что хорошие могут быть не такими уж хорошими, а плохие остаются плохими. Это произошло в 1956 году, когда советские танки подавили восстание в Будапеште".

- Май 1968. "Это было великое событие и праздник, несмотря на противоречивость движения. Самое главное - это было освободительное движение, движение за освобождение разума. Да, тогда произносились некоторые глупости, вроде сравнения французской полиции с гестапо, но это было радикальной критикой коммунизма и тоталитаризма во всех проявлениях. Плохо то, что май 1968 года превратился в фетиш. Теперь все увешивают себя медалями и утомляют вас ностальгическими речами о тех событиях. Именно это критиковал Саркози и многие студенты".

- Наследие поэтов. "То, чем занимались философы в Германии на протяжении всего XIX века, во Франции делали поэты. Никто не сможет заменить Виктора Гюго в деле защиты прав человека. Представление о том, что мир может загнивать, превратилось в стереотип постфилософии, однако Бодлер выражал эту мысль гораздо тоньше. Еще Малларме говорил, что нет никакого провидения, заявив тем самым о возможности ужаса, что подтвердили Освенцим и Хиросима".

- Падение (Берлинской) стены. "К моменту падения стены я уже 20 лет поддерживал диссидентские движения в странах Восточной Европы и работал в Праге с антитоталитарными кружками, заявившими о себе Хартией-77. 10 сентября 1989 я приехал в Берлин, чтобы отпраздновать конец той тоталитарной системы. Но я не разделял оптимизма тех, кто считал само собой разумеющимся, что в мире воцарится мир, что история завершилась. Я знал, что начинается нечто по-настоящему трудное. В некоторых случаях, как в случае Гавела, происходила настоящая демократическая эволюция. В других, как в случае Милошевича, возникал авторитарный, деспотический и кровавый режим".

- Чечня. "Находясь в Испании, мне бы хотелось сказать о Гернике. Пикассо не просто обвинил "Легион Кондор". Что он осудил своей картиной и что стало понятно только после окончания Второй Мировой войны, так это молчание всего мира, сохранявшего спокойствие при виде бомб, убивавших тысячи мирных граждан. То же самое произошло в Чечне, где погибли 200-250 тысяч жителей, еще 200 тысяч стали беженцами, и никто не сказал ни слова. Была упущена возможность остановить бойню, последствия которой губительны. В результате в России было покончено со свободой слова, а разруха в Чечне стала поводом для появления террористов-самоубийц. Ошибки, совершенные русскими в Чечне, очень напоминают их ошибки в Афганистане. На протяжении десяти лет они разрушали менталитет афганского населения, а затем на его обломках обосновались гангстеры и мусульманские фанатики. Если проследить последовательность, можно заметить нить, которая начинается в Афганистане и заканчивается терактами 11 сентября на Манхэттене. А в чеченском случае - захватом московского театра и ужасом бесланской школы. Чтобы понять происходящее там, надо поставить себя на место 40 тысяч детей, убитых русскими в чеченской войне, и тех, что погибли в бесланской школе при освобождении российскими войсками".

- Николя Саркози. "Я поддержал Саркози на последних французских выборах, потому что он вернул флаг борьбы за права человека во внешнюю политику Франции (Чечня, Дарфур, болгарские медсестры, осужденные в Ливане), потому что он решил восстановить в Европе инициативу с помощью прагматических предложений, а не многообещающих речей, потому что он впервые за 30 лет правления правых и левых обратился к фундаментальной проблеме, охватившей сегодня Францию: безработице и отсутствию экономического роста. Я левый и поэтому, пусть это звучит парадоксально, поддерживаю Саркози. Он один считает, что главной задачей является борьба с худшим из зол современного общества - недостатком работы".