Иностранная пресса о России и не только

Сегодня на экраны итальянских кинотеатров вышел фильм Джулиано Монтальдо "Демоны Санкт-Петербурга", посвященный Достоевскому. Главной темой кинодрамы является терроризм, его истоки и влияние на сознание человека

Больше всех сердился на Достоевского Владимир Набоков, хваставшийся тем, что был потомком того самого генерала Набокова, который служил комендантом Петропавловской крепости, где был заключен Достоевский, или, по другим сведениям, командиром расстрельного взвода, приведшего в исполнение приговор в отношении петрашевцев. Достоевский в самый последний момент избежал казни - и потомок-писатель решил завершить дело предка и в литературном произведении казнил Достоевского. И Набоков оказался не одинок. Лет 20 назад польский писатель Казимеж Брандыс в своем дневнике, написанном в ссылке, заявил ни больше ни меньше, что ему надоели миф о России, ее больная культура и главный виновник всего этого, Федор Достоевский. Милан Кундера приветствовал выплеск эмоций против отвратительного мира Достоевского с "его выходящими из берегов жестами, мутными глубинами и агрессивной сентиментальностью". Как и следовало ожидать, энергично выступил и Иосиф Бродский, затем кто-то еще, но шквал прошел - и все осталось так, как и должно было быть: величие русской души и Достоевского и легенда о русской душе и ее боли.

Чего ради навязывать молчание о сегодняшних бывших террористах? Вероятно, следовало бы менее активно поддерживать воззвания вчерашних террористов. Что касается сегодняшнего дня, навязывание молчания сочетается, как ни странно, с предвзятым мнением о том, что экс-террористы лучше других способны объяснить, что же такое терроризм. В действительности это не так. Они являются живым доказательством того, что террористами можно стать: но это тавтология. (Кроме того, сегодня мы знаем, что можно стать "камикадзе", а это еще один серьезный момент). Что касается того, как и почему становятся террористами, то они об этом мало что знают. В те времена, когда они ими стали, их затянуло в механизм, о котором они не имели понятия. Когда же, наконец, они сумели из него выбраться, все показалось им не менее абсурдным и бредовым, чем другим, настолько, что даже память отказывала и события восстанавливались лишь в общих чертах.

Быть может, более интересным мог бы оказаться рассказ того, кто не стал террористом, хотя и ходил по краю пропасти, понимая, что мог бы превратиться в террориста - или, по меньшей мере, что другие, с которыми он ел, спал, вел беседы и жил, стали ими. По воскресеньям в 1977 году (кто хочет сегодня об этом вспоминать?) юноши и девушки 15-16 лет встревоженно задумывались не над тем, как можно стать террористом, а над тем, как им не стать. Но и они чувствуют себя несостоятельными свидетелями, потому что отказываются точно выразить словами ту тонкую и вместе с тем важную грань, которая отделяла один выбор от другого: по эту сторону - "нормальная" жизнь, по ту - готовность убивать или быть убитыми. Порой они испытывают стыд, потому что знают, что оставаться по эту сторону - правильно, и потому что они спаслись, но подозревают, что по эту сторону их заставила остаться трусость или эгоизм, в то время как те, кто перешел черту, сделали это потому, что были более преданными, смелыми и последовательными. Что касается жертв терроризма, то они, несомненно, знают, о чем идет речь, как знают то, что это за болезнь, от которой страдают и умирают или ждут смерти: этиология болезни их бесит.

Есть также люди, которые никак не связаны с терроризмом, они не были ни жертвами, ни пособниками, они не испытывали искушения стать террористами, и эта проблема их никак не затронула. Но, однако же, и они со всей драматичностью почувствовали его близость, то, как он исказил их общий мир, и у них возникли вопросы. И пусть прошло много времени, актуальность вопроса не уменьшилась, как не уменьшилась и острота ненависти и обиды - напротив. Был период борьбы, затем наступило время выздоровления и успокоения: только лишь потом, намного позднее, возникают противоположные чувства понимания и мести. В эти дни у меня вызвали искренний вопрос два примера, которые показались мне чрезвычайно родственными. Первый - это претенциозный роман "Времени больше нет", написанный авторитетным философом Эйнауди Серджио Дживоне, который уже опубликовал несколько художественных произведений. Другой пример - прекрасный фильм "Демоны Санкт-Петербурга" великого режиссера Джулиано Монтальдо, который сегодня вышел на экраны. Монтальдо снял фильм за 50 дней, кочуя между Турином и Санкт-Петербургом, но вынашивал идею создания картины 20 лет.

Первое, что роднит произведения Монтальдо и Дживоне, - это имя Федора Достоевского, который стал главным героем фильма и ведущим автором для Дживоне. Но более глубокая связь между этими двумя творениями просматривается в том, какую опасность для сознания людей представляет то, что они никоим образом не оправдывают терроризм, но при этом со страхом и злостью признают его преступное величие. И эта опасность носит имя Достоевского. Не только в силу его биографии: вступление в кружок петрашевцев, смертный приговор, отмененный в последнюю минуту, сибирская тюрьма. Но потому, что Достоевский на протяжении всей своей жизни сохранил способность примыкать к самым различным течениям и придавать им привлекательность, в то время как другие относятся к ним с осуждением и отвращением. Так, в фильме Монтальдо Достоевский может стать великим и знаменитым мастером, который предусмотрительно придерживается разумного принципа "ни с государством, ни с красными бригадами", а в конечном итоге остается на позициях "с государством и с террористами", хотя это означает, что для него жизнь любого человека одинакова ценна: крестьянской девочки, невинной жертвы, или гротескного великого князя, мишени для террористов. Достоевский может оказаться в роли своих персонажей: например, он становится ярым сторонником террористов. И начальник полиции, которого зовут Великим Инквизитором, может вменить Достоевскому в вину то, что он является наставником молодых террористов. И по воле режиссера, тот же начальник полиции оказывается пленником безвыходной двойственности, на перепутье между добром и злом. И он оказывается возможным победителем, но не как Порфирий Петрович из "Преступления и наказания", а как Великий Инквизитор. В фильме много интересных моментов, связанных с личностью Достоевского, например, сочетание состояния исступления перед предстоящим терактом и страстным желанием написать и сдать в печать новый роман.

Дживоне, в свою очередь, сочиняя философский рассказ, в котором отдается дань уважения Булгакову - упоминается, в частности, роман "Мастер и Маргарита", - дает бесстрастную характеристику жестокому и гротескному терроризму, скатившемуся до уровня каннибализма, и включает в текст неожиданные ссылки на даты и эпизоды хроники и целые фрагменты высказываний интеллектуалов с именами и фамилиями, авторитетных и вызывающих подозрение, которым может быть предъявлено такое же обвинение, как то, что выдвинул начальник полиции. Вполне вероятно, что Дживоне видит в этих текстовых вставках смысл своего романа, действие которого происходит в подполье, во Флоренции в 1981 году. Если бы он отказался от этого приема, то его книга встретила бы равнодушие, вместо того чтобы вызвать желание понять или даже осудить. И я бы возразил против этого "понять", поскольку такие честные и слишком интеллигентные толкователи придают нашему терроризму незаслуженное и посмертное внимание. Не стоило бы отрицать - даже с течением времени, которое проходит и уменьшает тела и удлиняет и утончает тени, - глупость, и убогость, и тупость явлений, которые были в высшей степени убогими и глупыми. Никакого Достоевского, никакого Петрарки, если есть желание понять или не вдаваться в слишком глубокие подробности. В таком посмертном возвеличивании нуждаются многие, и не только бывшие террористы (по правде говоря, немногие, поскольку они осознают истинное положение вещей), чтобы сделать менее мрачной собственную память. Даже жертвы порой хотят довольствоваться тупостью и скудостью, и это понятно. Но этим не довольствуются те "эксперты", которые не согласны с тем, что эффективность убийства - например, заблокировать и убить пять человек из сопровождения - стоит в одном ряду с глупостью и тупостью. Отсюда и охота за "умами" и местами проживания, более достойными, чем подвал или бар при вокзале: флорентийская вилла, особняк генерал-прокурора в Санкт-Петербурге. "Умы" были, но они были не ахти какими. И вовсе не благодаря утонченности классических филологов, или опытных журналистов, или идеологов профсоюзных движений стало возможным умело истолковать письма Альдо Моро или заявления об ответственности за убийство журналистов или за расстрел специалиста по трудовому законодательству. Из всех искажений, происходящих с течением времени, эта старческая дальнозоркость, придающая "большую величину" терроризму, не менее опасна.

Также по теме:

Потомок Достоевского встал на защиту доброго имени писателя (The Independent)