Мадлен Олбрайт, бывший министр иностранных дел США, о своих самых больших ошибках, об иракской политике Буша и о Хиллари Клинтон, которую она хочет видеть президентом.

- Госпожа Олбрайт, вас иногда критиковали за ярко выраженный патриотизм. Вы и сегодня поддерживаете право США на мировое господство?

- Я убеждена, что каждый раз, когда Америка занимает нейтральную позицию, проходит нечто ужасное. Если же она вмешивается, то, как правило, результат оказывается положительным. Это сказалось и на моей судьбе.

- Например?

- Это началось с мюнхенского сговора, в котором Америка не участвовала, а союзники позволили Гитлеру аннексировать Чехословакию. Когда США вступили в войну, все изменилось к лучшему. В силе Америки заключено добро. Америка - это особенная страна, которая не стремится к главенству в мире, ей навязывают эту роль. Я убеждена: то, что мы помогаем другим странам строить демократию и свободную рыночную экономику, это хорошо, а не плохо. При этом я подчеркиваю слово "помогаем", не навязываем.

- Выступали ли вы за войну в Ираке?

- Здесь не может быть однозначного ответа. История иракского вопроса очень длинная. В ней есть и мой вклад. Когда в 1993 году, после первой войны в Заливе, ООН хотела отменить санкции, моей задачей было их сохранить. Я много выступала против Саддама Хусейна, будучи убежденной в том, что Саддам Хусейн - это диктатор, который терроризировал свой народ и напал на соседнюю страну.

По многим пунктам я согласна с президентом Бушем. Мы говорили похожие вещи. Но я не согласна с выбором момента. Я не видела в Саддаме Хусейне непосредственную угрозу. Я всегда ставила под сомнение последствия. Я боялась, что дело дойдет до хаоса, который мы теперь получили. Я всегда использовала следующий образ: Саддам сидел у нас в ящике. Правда, мы не знали достоверно, что еще было там вместе с ним в ящике. Нас волновало оружие массового уничтожения, но, если бы мы ударили по этому ящику, полетели бы искры и охватили весь регион.

- Если бы ситуация во время вашего пребывания на посту министра иностранных дел была такая же, как сегодня, вы тоже начали бы войну?

- Нет. Я полагаю, что мы продолжали бы нашу политику. Мы бы подвергли обстрелу зоны, запретные для полетов, и попытались бы найти возможность, чтобы вернуть в страну военных инспекторов. Если бы нам удалось их вернуть, я бы дала инспекторам больше времени. Потому что я знаю, что благодаря военным инспекторам было уничтожено больше оружия, чем в результате первой войны в Заливе.

- Вы однажды сказали, что можете жить с тем, что в результате санкций против Ирака умирают дети. Как вы сегодня относитесь к этому своему высказыванию?

- Это были самые глупые слова, которые я когда-нибудь произносила. Я никогда не должна была говорить это. Но я убеждена: люди должны понимать, что горе иракского народа - это не вина США или международной общественности, а Саддама Хусейна. И все же это было глупым высказыванием.

- Вы хотели стать министром иностранных дел. Однако вы не до конца верили в то, что у вас это получится. Это нечто типично женское - сомневаться в себе и своих способностях?

- Да, пожалуй. Это был гигантский шаг. В других странах женщины достигают более высокого уровня, но не в Соединенных Штатах. Мне сообщили, что будет звонить президент Клинтон. Я сидела у себя дома в Джорджтауне в розовом махровом халате и боялась отойти от телефона - в туалет, в душ - чтобы не пропустить звонок. Президент Клинтон прославился отнюдь не своей пунктуальностью.

- Вы пишете в своей книге, что Хиллари Клинтон еще сыграет свою роль в истории. Знайте ли вы что-то, чего не знаем мы?

- Нет, но она очень умная женщина. Я надеюсь, что когда-нибудь придет время, и президентом США станет женщина. Я считаю, что Хиллари Клинтон более чем подходит для этой роли.

- Что для вас как министра иностранных дел было самым трудным решением, вашей самой большой неудачей?

- Самым трудное решение было связано с Косово. Здесь тоже стоял вопрос, нужно ли было применять силу для устрашения Милошевича. Я всегда выступала за военный вариант, но не все со мной соглашались.

Когда начались бомбардировки, в первые дни мы ничего не достигли. Цели были не те, погода была плохая. И тогда эту войну стали называть "войной Мадлен". И это не было комплиментом. Когда же война закончилась, мой друг Йошка Фишер сказал в Кельне: "Война Мадлен и победа Мадлен". Но я никогда не смотрела на эту победу как на свою, все внесли в нее свой вклад. Самый плохой день для меня как министра иностранных дел был тот, когда в 1998 году нападению подверглись наши посольства в Найроби и Дар-эс-Саламе. Как министр иностранных дел я хотела защитить наших дипломатов, но это нам не удалось. Влияние террора на всех нас и всю нашу жизнь стало для меня тогда очевидным.

- Вы заплатили свою личную цену за ваш высокий пост?

- Я так не считаю. Мне было жалко саму себя, потому что мне пришлось развестись с мужем. Я встречалась с несколькими женщинами, все они были моложе меня, и они мне говорили: "У тебя все было, ты была замужем, у тебя три дочери и замечательная жизнь".

Когда я разводилась, я думала, что это катастрофа. Но все пошло хорошо. Единственная жертва, которую я принесла, это то, что я слишком поправилась и выгляжу старше своих лет.

- Были ли вы рады, когда срок вашего пребывания в должности министра иностранных дел закончился?

- Мне нравилось быть министром иностранных дел, и я не хотела, чтобы это закончилось. Что-то осталось несделанным. Меня волновала Северная Корея, и я надеялась, что правительство Буша продолжит усилия там, где мы остановились. Меня очень волновал Ближний Восток. Там тоже многое осталось незавершенным. Я любила свою работу. Сейчас у меня много дел, и я рада, что наконец готова моя автобиография. Я не тот человек, который смотрит в прошлое, обычно я смотрю в будущее.