Иностранная пресса о России и не только

Восток и Запад оказались в ловушке брака, узы которого невозможно расторгнуть

В ночь на вторник, в половине первого, на танцполе находился слон. Не надувной слон. Не декоративная статуя слона. Живой взрослый индийский слон, с причудливо убранной золотыми украшениями головой, стоял посреди клуба "Шамбала", а московская элита кружила вокруг, посылая воздушные поцелуи.

Я чуть не поперхнулся водкой, посмотрев вниз из VIP-ложи, куда меня пригласили сорящие деньгами знакомые, русские и американцы. Это было в январе 2003 года, и я находился в Москве неделю. "Там, на танцполе, слон", - пробормотал я на ухо российскому банкиру под барабанный бой японского диджея. "Ну?" - последовал ответ, сопровождавшийся небрежным пожатием плеч.

Когда я оглядываюсь назад сегодня, готовясь к отъезду из Москвы, мне кажется, что эта вавилонская сцена символизирует необузданное упадничество страны, которую я открыл для себя четыре года назад. Я приехал из Китая, готовый сравнивать модели перехода к капитализму: постепенное "реформирование и все большую открытость" Пекина и "шоковую терапию" Москвы. Я не разочаровался.

Россия еще приходила в себя после распада СССР и сдобренных водкой попыток Бориса Ельцина собрать его кусочки. Путин принес с собой некоторую компетентность, придя к власти в 2000 году. Но его Кремль все еще был слаб и ковылял от одной катастрофы к другой.

Двумя месяцами раньше чеченские мятежники захватили театр в Москве. Когда спецназ штурмовал здание, погибло 130 заложников. Тем временем олигархи, устроившие махинации с приватизацией 1990-х годов, увлеченно тратили свои миллиарды в Белгравии (престижный район Лондона. - Прим. ред.) и на Лазурном берегу. Что до российской демократии, знакомый из Сибири сравнил ее с монстром Франкенштейна: у нее были все необходимые компоненты, но она не могла адекватно функционировать.

"Демократия - беспорядочный процесс, - сказал мне во время нашей первой встречи бывший американский посол Александр Вершбоу. - Надо дать России время".

Четыре года спустя кажется, что время истекло. Россия, откуда я уезжаю в августе, стала сильнее, богаче и стабильнее, чем когда-либо с 1991 года. Только в июле она принимала саммит G8, разместила акции государственной нефтяной компании на Лондонской бирже и наконец-то уничтожила Шамиля Басаева, самого разыскиваемого террориста. Но это не та страна, которую надеялся увидеть Запад.

Чтобы избежать непонимания, позвольте мне сказать прямо: Россия не демократия. И в данный момент не хочет ею быть.

За те годы, что я провел здесь, я стал свидетелем продуманной кампании по разрушению гражданских свобод, которые россияне получили в 1980-90-е годы. Я сидел в зале суда, где прокуроры издевались над законностью на процессе Михаила Ходорковского, миллиардера, основавшего нефтяную компанию ЮКОС. Я скорбел вместе с матерями Беслана, когда правительство покрывало свою неуклюжую операцию по штурму осажденной школы в сентябре 2004 года. Я шел по снегу с "оранжевыми" революционерами, после того как Кремль попытался сфальсифицировать президентские выборы на Украине. Я пробирался через руины Грозного, в то время как 29-летний головорез, имеющий домашнего льва и личную армию, стал фактическим лидером Чечни.

В каждом нелепом эпизоде меня ошеломляла способность Кремля к глупости и насилию и его неуважение к личности. Но еще больше меня поражала готовность российского общества игнорировать, извинять или поддерживать кампанию президента Путина по восстановлению центральной власти. "Проблема в том, что президент недостаточно силен, - заявил житель Беслана, потерявший в осаде школы жену и дочь. - Надо дать ему больше власти, чтобы он мог решить эти проблемы".

Сегодня у Путина есть эта власть. У него в руках почти тотальный контроль над исполнительной, законодательной и судебной ветвями власти, равно как над национальными СМИ и нефтегазовой отраслью. Многим россиянам это нравится.

Популярность президента такова, что, как показал недавний опрос, 40% населения проголосуют за того, кого он назначит своим преемником. Большинству на Западе это возвращение к автократии кажется отталкивающим. Я не настолько щепетилен, так как видел успехи недемократических правительств Китая, Тайваня, Сингапура и Южной Кореи в 1980-90-е годы.

Я признаю, что многие россияне не хотят демократии, познакомившись с ее ельцинской версией. Я признаю, что на данном переходном этапе она, может быть, и не нужна России. Я могу даже признать, что Россия никогда не станет демократией западного образца.

Но здесь есть ловушка. Если россияне, подобно китайцам, пожертвовали свободами ради стабильности и процветания, Кремль обязан им это обеспечить.

В Китае я видел отвратительные нарушения прав человека и непостижимую разумом коррупцию. Но я видел и новые города, поднявшиеся из праха, и миллионы людей, вытащенных из нищеты. Когда я приехал в Пекин в 1997 году, там заканчивали третье транспортное кольцо. Когда я уезжал в 2002-м, строилось шестое. Недавно я шел по московской набережной напротив предполагаемого нового финансового центра. "Москву-Сити" начали строить в 1992 году. Спустя 14 лет, поглотив миллиарды долларов, он построен едва ли наполовину.

Действительно, россияне зарабатывают и тратят как никогда - на иномарки, отпуска в Турции и Египте, дизайнерскую одежду, итальянскую еду, квартиры европейского образца и мебель из Ikea. Даже Marks & Spencer через несколько месяцев откроет филиал недалеко от того места, где я живу.

Но новообретенное богатство России - это результат не столько разумного экономического управления, сколько рекордно высоких цен на нефть, наполняющих государственную казну. Как всегда, трудно открывать мелкие и средние компании, которые могут превратить Россию в важную производственную базу, центр внешних субподрядов и цель туристических маршрутов.

Москва остается одной из немногих мировых столиц без адекватной службы такси - вы просто поднимаете руку и останавливаете проезжающую потрепанную "Ладу". А в рейтинге коррупции Transparency International Россия опустилась с 82-го места, которое она занимала в 2000 году, на 126-е, то есть на уровень Албании, Нигера и Сьерра-Леоне.

В июле милиционер потребовал с меня взятку в 500 метрах от Кремля. Когда я спросил, что подумал бы об этом Путин, он пожал плечами. "А ему-то что? - спросил он. - Мне семью кормить надо. Они там все богатые". Конечно, он был прав. Проблема сегодня не в том, что у Кремля нет денег или власти - у него нет мужества, чтобы правильно их использовать.

Взять, к примеру, демографический кризис. Российское население ежегодно уменьшается на 700 тысяч человек, но Путин ни слова не говорит по поводу главного убийцы, чрезмерного потребления водки, очевидно, потому что это может отразиться на его рейтинге.

Но какое значение имеет рейтинг, если Кремль решает, кто баллотируется и побеждает на выборах? Конечно, чиновники громогласно это отрицают. Главный идеолог Кремля Владислав Сурков говорит, что Россия уже не "управляемая демократия", а "суверенная демократия".

Над этими словесными играми можно было бы смеяться, если бы они стояли в центре отношений России с Западом. Россия в 1990-е годы записалась во множество международных соглашений и организаций на волне представления, что она становится демократией. В частности, она вступила в Совет Европы, ОБСЕ и G8. Такими образом Россия и Запад оказались заложниками прошлого, как ставшие чужими супруги в браке, узы которого нельзя расторгнуть.

Россия претендует на звание демократии и пытается заставить нас снизить наши демократические стандарты, чтобы она им соответствовала. Мы знаем, что она им не соответствует, но приглушаем критику из страха рассердить новую энергетическую сверхдержаву.

Наверное, всем было бы лучше, если бы Россия ушла из этих демократических институций. Нам бы уже не надо было идти на компромисс в своих демократических принципах, а Москва могла бы строить выбранную ею политическую модель, как бы она ее ни называла.

Демократ он или деспот, Путин имеет беспрецедентную возможность превратить Россию в стабильное, функциональное, процветающее государство, каким она и должна быть. У него есть политические инструменты. У него есть и финансовые инструменты, 77 млрд долларов нефтяных доходов, лежащих в российском "стабилизационном фонде". Если он уйдет, как обещано, в 2008 году, он может войти в историю как один из самых успешных и просвещенных российских лидеров.

Проблема в том, что вместо применения своей огромной власти и использования этих возможностей Кремль погряз в паранойе по поводу вероятной потери власти в 2008 году. А когда речь идет об управлении страной, применимы слова бывшего премьера Виктора Черномырдина: "Хотели как лучше, а получилось как всегда".

Посмотрите на нынешнюю винную засуху. Идея заключалась в том, чтобы предотвратить контрабанду и пиратство, введя новые акцизные марки. Но правительство не сумело произвести их в достаточном количестве, оставив Россию без импортного алкоголя на все лето.

Две недели назад я встретился с московским другом Игорем в дорогом ресторане в псевдокрестьянском стиле. Мы обсуждали винный кризис, когда в разговор вмешался человек из нашей компании, зубной врач.

"Мы никогда не позволим другим странам, включая Британию, указывать нам, что делать", - крикнул он. Я пояснил, что просто констатирую очевидное: мы пили единственное вино, оставшееся в меню. Но тщетно.

"Понимаешь, - сказал Игорь, - в 1990-е годы мы были бедными и слабыми и были вынуждены слушать вас. Теперь мы достаточно сильны, чтобы принимать собственные решения. Даже если они плохи".